Когда убран был урожай с полей,
И сноп стал легче и колос белей,
И зябь была подняла вновь, и везде
Остались плуги лежать в борозде,
— Индеец-охотник, держа свой лук,
С горы увидел родимый луг.
Здесь жили чужие. А его весь день
По кручам водил быстроногий олень,
И волк пересек оленьи следы:
В тот день не добыл охотник еды.
И вот он с горькою думой стоит
И вниз на жилища белых глядит.
Опять занялась над лесом заря,
И ветер взметнул листву сентября,
На клене белеет мшистая цвель,
Свисает с него безжизненный хмель,
И соком налившийся плод золотой
Блестит под устлавшею землю листвой.
И, полем бредя из конца в конец,
Кукурузные стебли срезает жнец,
И звонко косилка поет вдалеке,
Где стелется бледный туман по реке;
Но пастуший рожок уже стадо зовет,
И в роще веселый звенит хоровод.
И тогда повернулся охотник степной
К долине, что прежде была родной,
И услышал, как падает древний дуб
Под стук топора… С пересохших губ
Слетело проклятье, грома грозней,
Предательской дружбе белых людей.
Над ивой легла облаков пелена,
И рогом златым их пронзила луна,
И шагов шелестящих послышался звук
Там, где стражем над озером высится бук, И раздался стон, и всплеснулась вода,
И охотник исчез под водой навсегда.
Прошли года… И, закинув сеть,
Рыбак стал в прозрачную воду глядеть,
И на гладком желтом песке, в глубине,
Скелет он увидел на самом дне:
Скелет колыхался — вперед и назад,
А лук был, как прежде, в руке зажат.